К своему собственному удивлению, Софи в эту ночь спала крепко, хотя перед тем, как лечь спать, много думала о романе Макса с Тинеке Ван-дер-Вийд. На следующий же день на нее навалилось столько работы в операционной, что ей просто некогда было думать о них. Его присутствие в этот день было совершенно излишне — никаких экстренных или серьезных случаев, разве что внезапное прободение аппендикса у двух мальчишек, получивших бытовую травму, что заставило целый штат врачей как следует повертеться. В пять часов Софи освободилась и едва появилась в своем кабинете, как была тут же атакована Яни и Анни, которые, терпеливо дождавшись, пока Софи переоденется, взяли ее под руки и потащили по тихим, холодным улицам к одному из старинных городских каналов, окруженному земляными укреплениями. Остановившись у красивого старинного особняка, Яни, взяв Софи за руку, открыла его дверь так, будто была фокусницей, и затолкнула подругу внутрь. Они немного постояли в дверях, и Анни прошептала:
— Это чумной барак. — Софи испуганно посмотрела на нее, потом улыбнулась, и Анни продолжила: — Построен в тысяча пятьсот шестьдесят седьмом году. — Она любила точность.
Народу внутри было немного. Они втроем уселись на задние сиденья. Софи посадили посередине и снабдили сборником церковных гимнов, точно маленькую девочку, не умеющую читать. Гимны пели медленно, не торопясь, некоторые мелодии были хорошо знакомы Софи, и на какой-то миг ей показалось, что она дома. Ей стало немного грустно, но, когда она увидела церковного служителя в перчатках и с перекинутыми через плечо тростями, на которых висели бархатные мешочки для пожертвований, грусть куда-то улетучилась.
Проповедь показалась Софи бесконечно долгой, вероятно, потому, что она не понимала из нее ни слова. Она сидела тихо, никому не мешая, думая о доме и Максе. Завтра утром она увидит его — Софи улыбнулась и поймала на себе строгий взгляд настоятельницы, которая, казалось, была возмущена ее реакцией на то, что говорил проповедник.
Следующее утро выдалось пасмурным и дождливым. Стоя перед зеркалом и прилаживая на голову колпак, Софи внимательно всматривалась в свое лицо — оно было таким же помятым и бледным, как и все на улице. Она поправила колпак в последний раз. К счастью, сегодня она будет в маске целый день. Софи спустилась в столовую, обменялась утомительными для нее приветствиями с соседками и без аппетита позавтракала бутербродом с маслом и с сыром. Угрюмая, она шла через вестибюль, как вдруг услышала голос Ханса:
— Сестра Гринслейд, для вас здесь куча писем. — И он, показав Софи внушительную пачку, передал ее с сияющей улыбкой. — У вас день рождения?
Софи улыбнулась, засмущавшись:
— Откровенно говоря, да, Ханс. Ой, сколько же писем, благодарю вас.
Она ускорила шаг. Жаль, у нее нет сейчас времени читать их. Но ничего, она оставит их в своем кабинете и, когда выдастся свободная минутка, прочтет. Убрав письма в ящик своего стола, она зашла в санитарную, сестринскую, а также в кабинет анестезии, чтобы удостовериться, что к операции все готово. Через окошко в двери операционной Софи могла видеть, как сестра Виске проверяет, все ли инструменты разложены на тележке, как полагается. Она подняла голову и помахала Софи рукой, Софи ответила ей тем же и стала собирать сестер для дневного инструктажа. У нее все никак не укладывалось в голове, как при помощи каких-то ключевых английских слов сестры умудряются полностью понимать ее — и наоборот.
Софи пошла чистить инструменты, затем вышла в операционную, чтобы подготовить нитки для сшивания раны и пересчитать тампоны. Утро обещало быть долгим — уж слишком много операций назначено на сегодня. Она еще раз проверила все инструменты. Ввезли пациента. Анестезиолога, который будет участвовать сегодня в операции, она видела в первый раз. Софи осторожно посмотрела на него из-под своей маски и рискнула пустить в ход свой голландский, произнеся что-то вроде «Dag, Docteur».
Он посмотрел на нее — его глаза улыбались — и очень вежливо произнес:
— Здравствуйте, сестра Гринслейд. Видите ли, мне уже все о вас известно. Моя фамилия ван Стин.
Санитары удалились, и он принялся крутить специальные рычаги на «Бойли», потом с особой осторожностью и заботой вставил пациенту трахейную трубку.
Софи посмотрела на него.
— Доброе утро, сэр, — решила наконец отозваться она. — Ну прямо гора с плеч, — дружески сказала Софи, — я боялась, что вы будете говорить по-голландски. Хотя, честно говоря, я теперь сама не понимаю, чего опасалась, — все, кого я здесь встречала, неплохо говорят по-английски.
Он пододвинул табурет к операционному столу и сел, держа руку надо ртом пациента.
— Приходится. Наш язык довольно трудный. — Он замолчал, когда увидел, что в операционную вошли Макс ван Остервельд и Ян Янсен.
Макс кивнул всем и небрежно бросил:
— Надеюсь, вы уже познакомились.
Он разговаривал с доктором ван Стоном, а смотрел на Софи, которая молча занималась полотенцами и зажимами. Сестры заняли свои места, и Софи со свойственным ей спокойствием оглядела операционную, чтобы удостовериться, все ли идет по плану, но встречаться с Максом взглядом она тщательно избегала.
Первая операция затянулась — вначале думали проводить резекцию желудка, но потом оказалось, что желудок надо удалять полностью, и еще селезенку в придачу. Софи стояла на своей подставке, пытаясь понять хоть слово из того, о чем говорят между собой хирурги, но тщетно. Время от времени Макс обращался к ней по-английски, чтобы она подала ему тот или иной инструмент, не более того. Когда с первой операцией было покончено, они без перерыва взялись за вторую и провели ее просто блестяще, по всем канонам медицинских учебников, классически, так сказать, и, когда пациента увезли, сестры облегченно вздохнули, не опасаясь за последствия. Стоило Максу стянуть с себя перчатки и сказать: «Думаю, пора выпить кофе, сестра», как они, тотчас позабыв о своей бдительности во время операции, развернули такую активную деятельность по превращению операционной в стерильнейшую комнату, что не успели хирурги добраться до дверей, как все уже было готово к следующей операции.